НА ГЛАВНУЮ

БИБЛИОТЕКА

КОРЕЙЦЫ — ЖЕРТВЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕПРЕССИЙ В СССР. 1934-1938 ГГ.
КНИГА ПЕРВАЯ
Московская региональная общественная организация «ПЕРВОЕ МАРТА»
Автор и составитель КУ Светлана
Место издания: Москва
Издательство «Ким Кор»
Год издания: 2000
Тираж: 500 экз.

Содержание

С. Виленский.
О книге «Корейцы — жертвы политических репрессий в СССР, 1934-1938 гг.»

Ли Хен Кын.
К читателю

Ли У Хё (Владимир Федорович).
Предисловие

Особенная часть УК РСФСР 1926 года

Мартиролог

Фотодокументы

Архивно-следственные дела (фрагменты)

Масштабы репрессий (извлечения из книги Ю. Стецовского)

Из сборника стихов Юлия Кима «Своим путем», Иерусалим, 1995 г.

Стихи и рисунки Всесвятской Н.В.

Ку (Дегай) Светлана.
Послесловие

Карта ГУЛАГа

Наиболее часто встречающиеся сокращения

Источники и литература

Предисловие

К Книге памяти корейцев — жертв политических репрессий в СССР

«Вы напрасно верите в мировую революцию. Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас, и, конечно, вовремя догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались Вы, — террор и насилие.

Но мне тяжело не от того, что мировой фашизм попридержит на известный срок темп естественного человеческого прогресса, а от того, что делается у нас и что, по моему мнению, грозит серьезной опасностью моей Родине».

Эти суровые слова из открытого письма лауреата Нобелевской премии академика-физиолога Ивана Павлова, направленного в Совет Народных Комиссаров СССР 21 декабря 1934 г., первоначально были восприняты не только в нашей стране, но и за рубежом как некое недоразумение, исходящее от неверного, искаженного восприятия советской действительности. Но понадобилось совсем немного времени — лишь три-четыре года, чтобы грозное предупреждение выдающегося ученого-естествоиспытателя, весьма далекого от большой политики, стало жестокой, повседневной реальностью. Беспредел, беззаконие, необузданное насилие, вылившееся в государственный терроризм невиданного масштаба, окончательно оформляются в 30-е годы в доминирующую норму и принцип существования и воспроизводства политической системы большевизма.

Правда, в многочисленных, в т.ч. и независимых российских и зарубежных публикациях последних лет, в силу некоторых причин, остается все еще не до конца раскрытой ключевая проблема истории государственного терроризма в СССР, выросшего поистине до уникальных масштабов, которые когда-либо в прошлом знала многострадальная Русь. Нередки попытки некоторых авторов свести истоки гигантских политических репрессий в бывшем СССР к психологической паранойе Сталина, его невероятной подозрительности и вытекающему отсюда безудержному тяготению к "восточному деспотизму". Немало других политологов, склоняющихся к "либеральной ориентации", ищут корни гипертрофии политического терроризма в нашей стране в неких жестоких принципах конфронтации власти и оппозиции, при которой сталинистам приходилось брать в руки неординарные методы и средства подавления новой "коммунистической бюрократии". В подобных суждениях, безусловно, есть немалая доля реалистических наблюдений, но корни трагического красного террора, неистово бушевавшего на протяжении почти четырех десятилетий XX века, неизмеримо глубже и масштабнее. Генезис всепожирающего революционного насилия в послеоктябрьской России происходил отнюдь не на пустом месте, он порождался специфическими социальными, экономическими, психологическими, этнонациональными и иными условиями громадной страны, оказавшейся на пороге XX века на обочине мировой и региональной евразийской цивилизации. Не претендуя на исчерпывающий анализ, назовем здесь, по меньшей мере, следующие три основные предпосылки ультралевацкого экстремизма, из которого логически и закономерно выросла внутриполитическая линия большевистско-сталинского ГУЛАГа.

Первая из них — это социально-классовая база революционного переворота 1917 г. в России. В отличие от демократических революций, охвативших западноевропейское, трансатлантическое пространство в XIX и начале XX века, в России революционное движение развивалось при решающей роли люмпенизированных, деклассированных слоев (люмпен-пролетариата, люмпен-крестьянства, люмпен-интеллигенции, люмпен-милитариата и других деклассированных групп, носителей крайне неустойчивой анархистской, преимущественно разрушительной социальной и политической психологии).

Деклассированные элементы, своего рода массовые подонки, были крупной социально-политической проблемой не только феодального, но и рабовладельческого города, но особенно острый характер проблема пауперизма приобретает в условиях капиталистического накопления и воспроизводства. Вытесненные со своих земельных участков мелкие земледельцы и арендаторы, потерявшие работу ремесленники, многочисленные пауперы и босяки и другие категории люмпенов буквально заполняют капиталистические городские окраины, становятся питательной средой анархо-революционной агитации, а затем и боевыми участниками ультрареволюционных нелегальных формирований. Весьма примечательно, что пролетарский теоретик Фридрих Энгельс в своем обобщающем историческом очерке "Крестьянская война в Германии" предупреждал: "Люмпен-пролетариат, представляющий собой отбросы из деморализованных элементов всех классов и сосредотачивающийся главным образом в больших городах, является наихудшим из всех возможных союзников". И далее: "Всякий рабочий вождь, пользующийся этими босяками как своей гвардией или опирающийся на них, уже одним этим доказывает, что он предатель движения". (См: Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. Соч. Т. 16. С. 418).

В до предела наполненном трагическими событиями XX веке именно революционная Россия дала яркий пример абсолютного преобладания деклассированных элементов, люмпенов, пауперов, босячества не только в нижних, но и средних эшелонах большевистской партийно-государственной иерархии. Ко времени Октябрьского переворота 1917 г. удельный вес кадрового пролетариата, на который в теории опирался большевизм, не превышал 4-5 проц. За исключением узкой прослойки разночинной интеллигенции руководящее ядро большевиков составляли малограмотные и безжалостные фанатики, т.н. "профессиональные революционеры", устойчиво утратившие навыки общественно-полезного труда, в особенности производственного. К данной категории люмпен-революционеров относился не только И. Сталин (Джугашвили), имевший лишь начальное образование, но и большинство его ближайших сподвижников по массовым политическим репрессиям — К. Ворошилов, Л. Берия, Л. Каганович, Н. Ежов, А. Микоян, А. Калинин, Ульрих, Вышинский, Ягода и др.

В годы хрущевско-брежневской оттепели (1962 г.) в отечественной публицистике широко распространялся миф, запущенный знаменитым писателем Ильей Эренбургом: "Сталин не знал того, что творил Ежов", Сталин "не представлял масштаба и размаха репрессий", которые были якобы делрм рук "провокаторов, тайно пробравшихся в НКВД".

Трудно придумать более нелепые утверждения. Глубоко упрятанные ранее, а теперь открывшиеся архивные документы не оставляют никаких сомнений в том, что И.В. Сталин и его карательное окружение не только знали, но и непосредственно руководили процессом массового уничтожения не только ни в чем не повинных людей, но и глубоко преданных своему народу и отечеству. Вот лишь несколько архивных документов из архива НКВД за 1937-38 гг., не нуждающихся в каких-либо пояснениях: "Товарищу Сталину. Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду: на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников — 200 человек. Прошу санкции осудить всех к расстрелу. 20.VIII.1938. Ежов". Резолюция на докладной: За. 20.VIII. И. Сталин, В. Молотов. Кремлевская машина истребления невинных людей, которых обычно беспочвенно обвиняли в иностранном шпионаже, работала на пределе, но своего рода рекорд был поставлен ею 12 декабря 1938 г., когда И. Сталин и В. Молотов дали санкцию на немедленный расстрел 3167 человек без соблюдения элементарных правовых норм, включая официальное обвинение, адвокатскую защиту, суд и пр. Самое удивительное в том, что такие страшные, трагические дни, когда текли реки народной крови, в Кремле устраивались торжественные приемы, чествовали стахановцев, полярников, участников всесоюзных выставок и совещаний. И здесь нередко возникает непростой вопрос: каким путем в одном лице Сталин и другие кремлевские правители соединяли в себе черты Дьявола и "строителя народного социализма"?

В поисках объяснения сущности этого зловещего черно-белого дуализма мы логически подошли к другой коренной предпосылке большевистского терроризма, обусловленного энтропийной утратой духовной веры, в первую очередь религиозной.

Первое послеоктябрьское десятилетие — это не только период тотальной национализации частной собственности и раскрестьянивания (лишения крестьян земли в пользу колхозов и совхозов), но и яростного наступления советской власти на вековые устои священной религиозной веры российского населения — христианской, мусульманской, буддийской. По всей бескрайней российской земле (от Тихого океана до Балтии и Черного моря) рушились купола православных и католических церквей, мусульманских мечетей и буддийских пагод. Но вместе с руинами священной веры уходили в прошлое и веками ценившиеся гуманистические ценности и заповеди (в особенности сострадание к ближнему, толерантность, чувство взаимопомощи и др.), а новая "революционная бытовая обрядность" (выражение Л. Троцкого) не нарождалась, несмотря на отчаянные усилия всей официальной партийно-государственной пропаганды. В результате духовный вакуум, возникший на месте испепеления религиозно-этической веры, стал усиленно заполняться охлократическим бескультурьем и мракобесием, от которого был всего один шаг к красночекистскому террору и империи ГУЛАГ.

Размах большевистских гонений против действовавших в стране церквей потрясает своими масштабами. Согласно независимому исследованию "История советских репрессий", уже к 1922 г. было расстреляно только по суду служителей религиозного культа (священнослужителей) разной веры — 2691 человек, монахов — 1962, монахинь — 2691. Кроме того, было уничтожено не менее 16 тыс. священнослужителей без суда, по приказу красных комиссаров. Всего с 1918 по 1938 гг. было репрессировано более 250 митрополитов и архиепископов. Из 100 тыс. священников, служивших в церквах в 1917г., к 1939 г. осталось лишь около 500. Общее число сократилось с 55 тыс. до 15 тыс., а к 1965 г. — до 7 тыс. Тяжелый удар пришелся и по другим вероисповеданиям. Из 160 буддийских монастырей в 1917 г. к 1941 г. не осталось ни одного. Из 20 тыс. мусульманских мечетей сохранилась (часто на полулегальном положении) лишь 1 тысяча. Мировая история никогда в прошлом не знала подобного вандализма и геноцида в отношении священного вероисповедания. Однако вместе с церквами, пагодами и мечетями катастрофически падали и моральные устои всего общества.

Нельзя не отметить, что непосредственными проводниками и исполнителями тотальных политических репрессий 30-40-х годов в СССР становится новое молодое, подрастающее поколение большевистских комиссаров — комсомольские лидеры, которым в 1917 г было лишь 5-7 лет. Именно руками комсомольских отрядов, действовавших по указу старой гвардии комиссаров, разрушались многочисленные церковные здания и переплавлялись церковные колокола, разрушался традиционный уклад российской деревни, конфисковывались безвозмездно крупные церковные ценности, организовывались тотальные преследования не только против священнослужителей ("попов" и "поповщины"), но также многих рядовых верующих. Известный российский историк В. Булдаков так описывает нравственное падение и деморализацию молодежного поколения низвержения православия в России в 20-30-е годы: "Церковь отождествлялась с белогвардейцами, практиковались пародии на церковные обряды, устраивались выставки карикатур на богов и т.п. Между тем, среди самих комсомольцев процветало пьянство, демонстративная сексуальная распущенность, возникали даже "либертарианские" поветрия типа "долой невинность" (Л. Булдаков. Красная смута. М., 1997. С. 268). Глубокая деградация морально-этических устоев революционного общества, разгул цинизма и насилия против церкви и верующих уже в первые годы после прихода к власти большевиков создает угрозу перехода во враждебный лагерь огромных масс верующих. Поэтому в августе 1923 г. Политбюро ЦК РКП(б) принимает циркуляр, в котором содержится уничтожающая критика "Местных перегибщиков" в религиозном вопросе. В документе говорилось: "Эти организации и органы власти, видимо, не понимают, что своими грубыми, бестактными действиями против верующих, представляющих громадное большинство населения, они наносят неисчислимый ущерб советской власти, грозят сорвать достижения партии в области разложения церкви и рискуют сыграть на руку контрреволюции". (См. Архивы Кремля. Политбюро и церковь. 1922-1925 гг. М., 1977. С. 10З). Но, осуждая на словах антирелигиозные перегибы местного начальства, советские власти, в особенности карательные органы НКВД, не прекращали курс на физическое истребление "поповщины", вытеснение церкви из социально-культурной жизни общества. Соответственно "одряхлевшим" христианским моральным устоям противопоставлялись "классовая ненависть" и "революционная беспощадность". Именно на основе данной псевдоаргументации И. Сталин и Н. Ежов после убийства С. Кирова в Ленинграде в декабре 1934 г. официально возрождают в карательной системе НКВД средневековую систему пыток для добывания нужных следователю показаний и "доказательства" вины подследственных.

Наконец, еще одна — третья (правда, далеко не последняя) сущностная причина невиданного разгула политических репрессий в бывшем СССР коренится в недрах социально-экономической системы пролетарско-социалистического государства. Прорвавшись в октябре 1917 г. к вершине государственной власти, большевики в первую очередь начали с тотальной национализации всей собственности — крупной, средней, а затем и мелкой. Предав анафеме законы стоимости, рыночного хозяйства, здоровой конкуренции, они провозгласили основой общества социализированную собственность, которая начисто уничтожила стимулы к производительному труду и технологическому прогрессу. Уже первые годы экономической стратегии большевизма и ожесточенная гражданская война (в результате которой было уничтожено и обращено в эмиграцию 13 млн. россиян) привели к полному развалу народного хозяйства страны. Была по существу разграблена богатейшая (основанная на золотом эквиваленте) валютно-банковская система, остановились тысячи заводов и фабрик, стали зарастать бурьяном сельскохозяйственные угодья, многие из которых, между прочим, не уступали по урожайности западноевропейским хозяйствам.

Именно в такой критической ситуации перед большевиками встал вопрос: как заставить миллионы людей вернуться в сферу производительного труда, особенно в связи с амбициозными расчетами советской элиты по части форсированной индустриализации и экспорта своей модели социальной революции в другие регионы? И единственный приемлемый для советского тоталитаризма ответ был найден в чудовищной системе ГУЛАГа. В этом плане массовые политические репрессии в СССР должны рассматриваться как один из доминирующих (если не самый главный) метод мобилизации даровой рабочей силы и трудового перевоспитания строителей "социалистического рая", их приобщения к "мировой революции". В итоге руками каторжан ГУЛАГа, положение которых вполне сопоставимо с узниками гитлеровских концлагерей, были в основном сооружены крупнейшие стройки сталинского социализма — Беломорканал, Челябинский тракторный завод, Норильский горно-металлургический комбинат, Днепрогэс, Амурсталь, многочисленные предприятия атомной промышленности и объекты военно-промышленного комплекса. Согласно далеко не полным данным, общее число погибших в результате тоталитарных репрессий в СССР превысило 20 млн. чел. (Для сравнения отметим, что общее число жертв нашей страны в годы второй мировой войны составило 30 млн. чел.). Приведенные выше данные правозащитных организаций носят ориентировочный характер. Тем не менее они раскрывают парадоксальный факт — в годы т.н. "мирного" строительства лагерного социализма советскими карателями было истреблено людей ненамного меньше, чем в разрушительное военное время.

Но реанимация полурабовладельческого труда в империи ГУЛАГа не позволила большевистской элите ни создать передовое народное хозяйство, ни, тем более, перегнать по ключевым экономическим критериям государства с рыночной системой производственных отношений. Социально-экономическая тупиковость и даже вредоносность принудительной системы ГУЛАГа становилась очевидной даже для самого верхнего эшелона партийно-государственной элиты деградирующего СССР. Как позднее отмечал А.Н. Яковлев, бывший член Политбюро ЦК КПСС: "Экспроприация средств производства, передел чужого имущества не только не сделали трудящихся богаче, напротив, в силу неумолимой логики экономического развития и законов морального возмездия привели к унизительному люмпенству. Экспроприация деформировала психику, сознание людей. Она подорвала стимулы к труду, размыла ответственность людей за собственное благосостояние".

И далее: "Возведя нетерпимость и ненависть в государственную идеологию, большевизм сделал все возможное и невозможное, чтобы превратить людей в соучастников вандализма". (Куртуа С. и др. Черная книга коммунизма. М., 1999. С. 8).

Вопрос о "соучастниках вандализма" отнюдь не новый, но мера ответственности, если не уголовно-процессуальной, то по меньшей мере морально-политической, носит чрезвычайно важный характер как ключевая проблема общенационального прозрения и покаяния массы простых людей, огромного числа служителей карательных органов, оболваненных большевистской пропагандой. О невероятных масштабах чуть ли не поголовного вовлечения населения в систему милицейско-чекистского сыска поведал не без едкого сарказма в 10-ю годовщину Октября известный писатель Михаил Кольцов: "Если белый гость покажется подозрительным, им тревожно заинтересуется фракция жилищнота товарищества. На него обратит внимание комсомолец-слесарь, починяющий водопровод. Прислуга начнет пристальнее всматриваться в показавшегося ей странным жильца. Наконец, дочка соседа, пионерка, услышав случайный разговор в коридоре, вечером долго не будет спать, что-то, лежа в кровати, взволнованно соображать. И все они пойдут в ГПУ и сами расскажут о том, что видели и слышали". Далее Михаил Кольцов писал, что на карательные органы ГПУ активно работают 1,2 млн. членов партии большевиков, 2 млн. комсомольцев и около 10 млн. членов профсоюза, итого свыше 13 млн. человек. Одна из отличительных черт этой системы всеобщего доноса и сыска — непрерывная ротация. Сегодняшние преследователи мифических "врагов народа" сами становились завтра жертвами тотальных политических репрессий, узниками каторжной империи ГУЛАГа. Ни одному человеку в обетованной державе социализма не гарантировалась свобода и безопасность.

Выше уже говорилось, что вопиющие посягательства на права человека, произвол, шантаж, пытки официально были санкционированы высшим партийно-государственным руководством СССР. В 1947-48 гг. по ложному доносу была арестована большая группа генералов и офицеров. Среди них был генерал Телегин. Всех арестованных физически принуждали сознаться в подготовке "военного заговора", организованного маршалом Жуковым. В ноябре 1952 г. К. Телегину удалось передать из лагеря письмо Молотову, где сказано: "26 февраля 1948 г. я был спешно переброшен из внутренней тюрьмы МГБ в Лефортовскую тюрьму и в тот же день дважды был подвергнут чудовищному, зверскому избиению резиновыми дубинками следователями Соколовым и Самариным. Эти истязания продолжались ежедневно до 4 марта 1948 г. У меня вырваны были куски мяса (свидетельства этому у меня на теле). Единственным моим желанием и просьбой к палачам было, чтобы они скорее убили меня, прекратили мои мучения. Я терял рассудок, я не мог выносить больше пыток. Палачи, истязая меня, садились мне на голову и ноги, избивали до невменяемости, а когда я терял сознание - обливали водой и снова били, потом за ноги волокли по каменному полу в карцер, били головой о стену, не давали лежать, сидеть я не мог, в течение полугода я мог только стоять на коленях у стены, прислонившись к ней головой. Меня морили голодом, мучили жаждой, постоянно не давали спать - как только я засыпал, мучители начинали все сначала. Я даже забыл, что у меня есть семья, забыл имена детей и жены." (История советских репрессий. М., 1991. С.163).

Среди узников НКВД было немало антифашистов, прошедших следственную проверку в гитлеровском гестапо. В первом случае от них выбивали признания в связи с "мировой буржуазией", во втором — в сговоре с "мировым коммунизмом". Безжалостно пытали там и там, но гестапо все же добивалось истины и, если обвинение отпадало, выпускало на волю. Вырваться из когтей большевистских карателей было невозможно, им надо было во что бы то ни стало замести свои преступные следы.

Особое место в черной истории советского тоталитаризма занимает преследование и террор по политическим мотивам национально-этнических меньшинств, в число которых, как известно, входило и корейское население России. Еще в довоенные годы советская карательная машина вела беспощадную войну против национальной элиты Казахстана, Узбекистана, Киргизии, Азербайджана, Грузии, Армении, Украины, других национальных окраин. Сталинско-ежовскую чистку не пережил ни один советский национальный деятель 20-30-х годов. Почти все они были объявлены "врагами социализма" и уничтожены. После распада СССР в секретных архивах Кремля была обнаружена сверхсекретная докладная Л. Берия за № 794/Б на имя И.Сталина (от 5 марта 1940 г.) относительно судьбы арестованных советскими властями 14,7 тыс. польских военнослужащих и 11 тыс. гражданских чинов Польши, захваченных в плен органами НКВД после вторжения Красной Армии в западные области Украины и Белоруссии. Верховный инквизитор СССР Берия докладывал Сталину, что все упомянутые выше польские военнопленные и арестованные "являются заклятыми врагами советской власти", поэтому их дела следует рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания - расстрела". Далее в докладной предлагалось "рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения", а вынесение смертных приговоров возложить на тройку в составе Берия, Меркулова, Баштакова (последний был начальником 1-го спецотдела НКВД). (См. Черная книга коммунизма, с.211). Докладная была без колебаний одобрена, и фабрика смерти под названием "Катынь" заработала в полную силу, хотя в годы второй мировой войны советские власти опубликовали доклад специальной комиссии, в которой пытались обвинить в массовом злодеянии власти гитлеровской Германии.

В предвоенные годы и в период второй мировой войны десятки национальных меньшинств (поляки, немцы, латыши, литовцы, эстонцы, украинцы, крымские татары, калмыки, турки-месхетинцы, греки, чеченцы, ингуши и многие другие) стали жертвами тотальных депортаций, которые представляют собой не что иное, как особо изощренную форму государственного терроризма, своего рода геноцид, прикрываемый благими рассуждениями о национально-государственной безопасности.

Однако корейская диаспора стала первой из нацменьшинств не только противозаконной депортации в августе-сентябре 1937 г., но и политических репрессий вполне сопоставимых с теми гонениями, которые обрушивали на них японские каратели на оккупированном ими Корейском полуострове. Небезынтересно заметить, что проблематика противоправной депортации корейского населения и необоснованных политических репрессий против них не заслужила пока своего места в отечественном корееведении. На различных конференциях и симпозиумах по корееведческой проблеме, проводимых в России, данная тематика по каким-то неведомым причинам пока обходится стороной. Между тем очевидно, что уникальные архивные фонды России и высвобождение гуманитарного знания из-под тоталитарной опеки позволяют исследовать такие социально-политические пласты, которые совершенно недоступны другим исследователям.

Отметим прежде всего исключительно сложный характер формирования "интернационалистских" отношений между Советами и корейским национально-революционным движением в 20-е годы. В конце июня 1921 г. на усмирение неподчинившегося приказу корейского Сахалинского отряда на побережье реки Зея были брошены регулярные части Красной Армии. В результате спецоперации было убито и утоплено более 400 чел., а около 900 чел. были захвачены в плен в качестве "контрреволюционеров". (Б.Д. Пак. Корейцы в Советской России. М.-Ирк.-СПб, 1995. С. 90). Это кровавое побоище, известное как "Амурский инцидент", послужило началом массовых репрессий против многих корейских патриотов-партизан. В 1922-23 гг. в Дальневосточном крае имели место парадоксальные случаи произвольного ареста советскими властями бывших корейских партизан и изгнания их в Корею без суда и следствия. Именно в этой связи было написано срочное письмо Председателем Корейского бюро Восточного отдела Коминтерна в Приморское Губбюро РКП(б) 15 февраля 1923 г.: "За последнее время на территории Приморья наблюдаются с точки зрения наших общих задач ненормальные явления. Расселенные по уездам и лишенные документов корейские партизаны арестовываются, выдерживаются в тюрьмах и в результате высылаются в Корею, где они попадают в руки японских властей. Случай с 40 партизанами в селе Покровка." (См. Белая книга о депортации корейского населения России в 30-40-х годах. Сост. Ли У Хе, Ким Ен Ун. М., 1992. С. 62).

Однако своего рода "пик" политических репрессий против корейского населения в СССР приходится на середину 30-х годов, точнее 1934-38 гг., когда в стране развернулась невиданная "охота на ведьм", независимо от их национально-этнической принадлежности. По сей день не установлено точное число репрессированных по политическим мотивам корейцев на территории СССР в 20-40-е годы, хотя есть свидетельство бывшего начальника Приморского НКВД Г. Люшкова о том, что только в канун депортации было арестовано около 2500 корейских активистов, наиболее образованная прослойка корейской диаспоры. Выборочные опросы в корейских селениях Казахстана и Узбекистана показали, что после депортации здесь практически не было семей, которые не пострадали бы от сталинских репрессий. Органами НКВД была установлена своеобразная "эстафета" охоты за "ведьмами": вначале подлежал аресту глава семьи, затем приходила очередь взрослых детей, особенно сыновей, затем наступала тюремная очередь жен, в том числе и русских по национальности.

Тяжкие политические обвинения, предъявлявшиеся жертвам репрессий, не укладываются в нормальном сознании, выходят за пределы здравого рассудка. Например, видному национальному патриоту и революционеру Афанасию Киму, одному из лидеров корейской диаспоры в Приморье, было приписано создание и руководство мифической подпольной антисоветской организацией на Дальнем Востоке. "Судом он признан виновным в том, — говорилось в протоколе Военной коллегии Верховного суда СССР, — что он с 1929 г. являлся агентом японской разведки и по заданию штаба Квантунской армии был одним из руководителей и организаторов Дальневосточного краевого корейского повстанческого центра, готовившего восстание против СССР". (Цит. по: Белая книга о депортации корейского населения России в 30-40-х годах. М., 1992. С. 21). Лишь спустя 20 лет, 9 апреля 1957 г., Верховный суд СССР признал абсолютную несостоятельность обвинений, выдвинутых против Кима Афанасия.

Массовые репрессии против корейских иммигрантов, как особо подозрительных инородцев, были развернуты не только в Приморье, Москве, Ленинграде, но в различных областях Урала, Западной Сибири, Алтая, где они трудились в различных сферах народного хозяйства. В архиве НКВД Алтайского края находится на хранении Дело № 2701 по обвинению Кима Константина Николаевича 1884 года рождения, подданного СССР, по профессии парикмахера, малограмотного, супруга — русская, Фомина М.Г., домохозяйка, в семье двое детей — сын учащийся и дочь. В соответствии с обвинительным заключением от 24 декабря 1937 г., составленного сержантом госбезопасности Пташинским, Ким К.Н. еще в 1910 г. вступил в некое тайное братство, а затем стал активно заниматься шпионско-диверсионной работой на территории СССР в "пользу одного из иностранных государств". Согласно обвинению, Ким К.Н. в тайном сговоре с другими обвиняемыми — Ю. Сун-Чиром, Кочай С., Те Гван-Себом, Мун Де-иром, Холдиным И.К., Шевцовым А.Г., Ким Еном и Ким Чер Гваном — систематически занимался диверсионной работой (травля колхозного скота, порча сельхозинвентаря и оборудования, сбор шпионской информации и т.п.). В частности, Ким Чер Гван: "Кроме передачи шпионских материалов занимался вредительством в колхозе. Будучи председателем колхоза, в 1936 г. в контрреволюционных, вредительских целях полностью сгноил 160 центнеров колхозной моркови, 60 ц картофеля, 80 ц турнепса, 70 ц кукурузы, 30 ц фасоли, 15 ц бобов. В 1937 г. сгноил в амбаре 10 центнеров колхозной муки, тоже в 1937 г. не разрешил очистить амбары и продезинфицировать их, а засыпал хлеб в неочищенные помещения, вследствие чего весь колхозный хлеб заразился клещом". (Цит. по: Актуальные проблемы российского востоковедения. М., 1995. С. 294). Несмотря на пытки и истязания, Ким Чер Гван отверг все обвинения в шпионаже и вредительстве, но это не оказало влияния на исход следствия и суда. Вся группа обвиняемых была приговорена к высшей мере наказания — расстрелу. Причем, судя по документам, двое из них — Коган С., (в возрасте 34 лет) и Ким К.Н. (в возрасте 54 лет) умерли до суда "от туберкулеза легких" и смертные приговоры выносились им после того, как их уже не было в живых. Лишь в годы горбачевской перестройки группа Ким К.Н., проходившая по т.н. "рубцовскому делу", была полностью реабилитирована.

Перечень этих трагических историй можно продолжать и продолжать. Однако на очереди дня стоит вполне конкретная гуманитарная задача — попытаться воссоздать "Книгу памяти корейцев" — жертв политических репрессий в бывшем СССР. Разумеется, данная публикация не может претендовать на полноту сведений, но первый шаг — это уже начало долгого поискового пути, своего рода первый краеугольный камень в будущий Монумент скорби и печали, которым столь обильно орошена трагическая история наших отцов и матерей.

Обращаясь к памяти миллионов жертв политических репрессий в СССР, нельзя забывать о том, что жертвами тоталитарного красного насилия и террора стали народы многих других стран. Согласно данным международных правозащитных организаций в годы массовых репрессий XX века погибло в Китае 65 млн. человек, Вьетнаме — 1 млн. человек, Камбодже — 2 млн. человек, Северной Корее — 2 млн. человек, Восточной Европе — 1 млн. человек. Память о прошлом должна всегда жить в нашем сознании, прежде всего для того, чтобы величайшие народные трагедии прошлого никогда не повторились в будущем.

Проф. ЛИ Вл. Ф. (ЛИ У Хё),
Заслуженный деятель науки
Российской Федерации

Послесловие

Весной 1920 года, глубокой ночью к берегу реки подошли двое. Пожилой человек и юноша семнадцати лет. Это были отец и сын.

Отец передал сыну узелок с вещами, и юноша поплыл к другому берегу. Через некоторое время он оглянулся, увидел, как отец, наклоняясь к самой воде и раскачиваясь из стороны в сторону, пытается увидеть сына. Когда юноша оглянулся еще раз, то уже не смог различить на берегу одинокой фигуры старого человека. Было темно. На покинутом берегу оставались еще мать и два младших брата.

Он плыл туда, где свершилась революция, где дети строем ходили по берегу, размахивая флажками, и носили красные галстуки, в ясную погоду это можно было видеть с противоположного берега.

Прошло много лет ...

Изнурительная жара казахстанской степи. Во дворе играет девочка, она видит, как соседская коза забрела в их огород. Правда, огородом это нельзя было назвать. Просто, колдобистый участок земли, весь заросший камышом и колючками, огороженный чем-то, напоминающим забор. Но все-таки, там что-то росло, кажется грядочка редиски. Мама девочки стояла у окна и грустно смотрела на эту козу. Когда девочка сказала ей, она только безразлично махнула рукой. Коза была на привязи, на очень длинной веревке, поэтому она ходила куда хотела.

Все-таки сказали соседке об этой козе, на что она ответила: "Там не твой земля, твой земля — Дальний Восток!"

Почему она так сказала? Почему ... спрашивала девочка. Мама опять ничего не ответила, только ее лицо стало еще грустнее.

С соседкой-казашкой они потом подружились. Апай, так звали ее дети, приглашала их пить чай с крепкими белыми шариками из кислого молока. Молоко же было от той самой козы.

В памяти сохранились красивые художественные работы.

Сначала рисунок углем на желтой шероховатой бумаге, затем рисунок медленно повторялся мелом на грубом толстом сукне темного, чаще черного цвета.

Из разноцветных кусочков тканей делались рельефные аппликации цветов — хризантем, ирисов... (Совмещенные к центру углы квадратика ткани прикреплялись к основе, еще две-три нехитрые операции, и получались лепестки...) Полоски зеленой ткани сворачивались в тугой стебелек, листики вышивались гладью.

Когда работа близилась к концу, девочка садилась поближе к маме и, заглядывая ей в глаза, уговаривала не отдавать эти красивые вещи чужим людям, но они неизменно уносились из дома; к вечеру появлялось немного риса, муки. А дома были голые стены и большой опустевший сундук в углу, из которого уже нечего было взять, чтобы нести на базар.

Однажды мама шила куклу. Кукла была большая с настоящими волосами из кусочков меха, на плоском лице ее были длинные нарисованные ресницы, на ногах матерчатые туфли со шнурочками и цветочками на носках. Наконец-то, уж куклу-то она шьет для нее... Но проснувшись рано утром, она ее не обнаружила, ее опять куда-то унесли. Громкий плач разбудил всех соседей.

Впоследствии, подробно и с пристрастием знакомясь с декоративно-прикладным творчеством народов, населяющих наш Дальний Восток, я не находила ту технику аппликации, в которой работала мама. Все утеряно, забыто.

Корейцы, переселенцы с Дальнего Востока, в чьих семьях были отцы, буквально вгрызались в землю. Сухая земля... ветер поднимал облака почему-то соленой пыли. Казалось, что только колючки здесь и могли расти. Но упорный труд вознаграждался. Там выращивались замечательные овощи.

Сейчас многое стало понятным, много я знаю.

Впервые в картотеке ныне покойного Михаила Борисовича Миндлина, я нашла много имен корейцев, расстрелянных и захороненных в Москве и Московской области.

Группой М.Б. Миндлина, бывшего "колымчанина", который провел 15 лет в сталинских лагерях, была проделана огромная работа: были собраны сведения о расстрелянных людях разных национальностей, возрастов, профессий, убеждений.

Мне пришла мысль составить книгу памяти репрессированных корейцев. Я обратилась к пастору Ли Хен Кыну, он поддержал меня.

Цель — собрать имена всех корейцев, в разное время, покинувших свою Родину в поисках правды, имена людей вынужденных ее покинуть, людей просто искавших лучшую жизнь. Помочь семьям найти пропавших родственников.

Пастор Ли Хен Кын посетил все известные на сегодняшний день места захоронений. Территория Яузской больницы, где всего несколько месяцев назад был установлен мемориальный камень, на деньги, завещанные М.Б. Миндлиным; Ваганьковское кладбище (в 34-м году здесь между могилами закапывали расстрелянных людей; кладбище на территории Донского монастыря, где хранятся 17 рукописных книг с именами и фамилиями расстрелянных; Бутовский полигон, где "захоронены десятки тысяч человек"; бывший спецобъект НКВД СССР "Коммунарка".

Спецобъект "Коммунарка" находится в 24 км от Москвы по Калужскому шоссе. Сейчас это лес, заваленный валежником. От ворот изгибается дорога и далеко уходит в лес. А дальше в глубине леса — под березами следы ям размером: 6х6, 6х5, 5х3, 5х4, 4х6, 2х3 ... всего 46. По неполным данным здесь свыше 15 тысяч захороненных — русских, немцев, латышей, поляков, корейцев... 14 ноября 1999 года усилиями общественных организаций там установлена мемориальная доска жертвам репрессий.

... Пастор Ли Хен Кын положил цветы на снег и долго молился. Мы стояли и думали: впервые, через 62 года после тех трагических событий сюда пришел их соотечественник, казалось, что погребенные в земле слышат его.

Много лет нас отделяет от тех дней, но ужас и боль не проходят.

"Таких, кто сопротивлялся перед смертью немного оказалось. Остальные сами у ямы на колени становились. Правда, не у всех получалось — руки за спиной связаны. Так их расставляли, подравнивали. И стреляли в затылок. Какое тело в яму не свалилось — спихивали. Потом опять отделяют партию..." — так пишет один из участников подобных расстрелов, пожелавший остаться неизвестным.

Потом в яму летели вывернутые резиновые перчатки, которые палачи надевали перед казнью и все то, что надо было скрыть.

Чтобы наглядно показать всю чудовищность и цинизм расправы над людьми в эту книгу помещены копии архивно-следственных дел: анкеты арестованных, протоколы обысков, протоколы допросов и обвинительных заключений, приговоры, акты о приведении приговоров в исполнение — расстреле, а также материалы о реабилитации.

В списках репрессированных встречаются неточности и разночтения в написании фамилий и имен, это обясняется тем, что при заполнении анкет, протоколов подследственных, допускалась произвольная интерпретация труднопроизносимых корейских имен и фамилий.

Некоторые фамилии даны без биографических справок, так как они взяты из газетных публикаций и сообщений в печати, но считаем важным сообщить об этом и продолжить поиск.

Встречаются в книге двойные, иногда тройные фамилии. Можно только предположить, что таким образом люди скрывались от арестов.

Семейные фотографии, бережно хранимые родственниками, — попытка переключить наше сознание от ужасающих, непоправимых фактов: "приговорен к высшей мере наказания", "осужден на десять лет исправительно-трудовых лагерей", "умер в заключении," — уйти от прямоугольников последних тюремных снимков, показать их живыми — на работе, с родными, с друзьями.

В дальнейшем предполагается расширить этот раздел, дополнив его воспоминаниями детей и родственников погибших.

Вглядитесь в эти лица.

Всего несколько фотографий, но здесь вся социальная палитра убиенных — учитель, военнослужащий, политический деятель, писатель, врач, домохозяйка...

КУ (ДЕГАЙ) Светлана

К ПОСЕТИТЕЛЯМ САЙТА

Если у Вас есть интересная информация о жизни корейцев стран СНГ, Вы можете прислать ее на почтовый ящик здесь